Теркин на том свете история создания. 

В августе 1963 года в «Известиях» была напечатана поэма «Теркин на том свете». Главным редактором этой газеты был тогда Аджубей, зять Хрущева. Вот что он написал в предисловии к публикации поэмы: «Большой поэт Александр Твардовский девять лет (это некоторым молодым, да ранним поэтам будет пример) не спешил вывести его прогулку "по тому свету" на суд читателей, а трудился и трудился, не чураясь переделок, отыскивая более точные осмысления». Некому было поздравить гражданина Аджубея соврамши! В писательских кругах было хорошо известно, что Твардовский девять лет бился головой о стенку, пытаясь напечатать «Нового Теркина», не раз обращался к Хрущеву - и неизменно нарывался на отказ. Назидание молодым поэтам брать пример и не спешить, а «трудиться и трудиться, не чураясь переделок», - это лицемерие абсолютно бесстыдное.

Вот так же творческое бесплодие Шолохова (не достигнув даже пенсионного возраста, великий прозаик замолк) объясняли чрезвычайной, сверхчеловеческой требовательностью к себе: мол, трудится и трудится гений неустанно, днем и ночью, а потом все черкает и переделывает. А как же иначе: высока ответственность художника слова перед взрастившей его ленинской партией, перед всем советским народом. Он не может себе позволить ни одной незрелой фразы. Вы, молодые, да ранние прозаики, берите пример!

Но я отвлекся, простите…

Итак, в 1963 году в центральной газете была опубликована та самая поэма, которую в 1954 году Секретариат Центрального Комитета КПСС признал порочной и осудил как идейно вредную. Еще более резкую оценку дали братья-писатели. Испытанный боец идеологического фронта главный редактор журнала «Знамя» Вадим Кожевников заявил: «Когда я читал поэму, у меня создалось впечатление, что белоэмигрант взял нашего Теркина и переделал его в антисоветском духе. Злобно, в духе Би-би-си, высмеять партию, принцип коллективности в руководстве партии и попытаться вдуть в эту антисоветскую вещь новую душу - невозможное дело». Так же остро и принципиально высказались пламенный Алексей Сурков и беззаветный Анатолий Софронов.

Твардовский отвечал: «Вы должны понять меня по-человечески… Мое авторское отношение к этой вещи остается отношением родителя к своему детищу. Хотя для общества оно кажется ублюдком, а у родителя к нему сохраняется еще и другое, родительское отношение».

От этих слов, кажется, даже самое суровое и закаленное в идеологических боях сердце должно было дрогнуть. Однако у Миколы Бажана, классика украинской литературы, поэта с большим горячим сердцем, хватило партийного мужества вслед за Центральным Комитетом осудить не только самое поэму, но и «заявление А. Твардовского о том, что поэма «Теркин на том свете» - дорогое для него детище». Микола посоветовал Твардовскому «отнестись к этому детищу так, как у Гоголя Тарас Бульба отнесся к своему изменнику-сыну, т.е. убить его».

Трудно поверить, чтобы поэт Бажан остался глух к музыке стихов Твардовского, к этой удивительной русской речи, вполне понятной даже необразованному человеку и в то же время завораживающе прекрасной, легкой, складной, изящной, необыкновенно приятной артикуляционно. В этом отношении «Второй Теркин» не уступит «Первому», поэма могла бы разойтись на пословицы, как «Горе от ума»:

«Да от них и самый вред, как от легких сигарет», «Чтобы сократить, надо увеличить», «В умных нынче нет нехватки, поищи-ка дураков», «С доброй выдумкою рядом правда в целости жива», «Смерть - она всегда в запасе, жизнь - она всегда в обрез»...

(Почему «Теркин на том свете» не стал таким же популярным и любимым, как «Книга про бойца» - отдельный разговор).

Позволю себе отступление о рифмах. Они не были предметом особой заботы Твардовского, он не стремился к оригинальным и неожиданным созвучиям и не стеснялся самых простых, даже банальных: «отраженья - разложенья», «ожиданья - вниманья», «бой - тобой», «замком - мертвецом», «квартиры - ориентиры», «сказки - подсказки» и даже «платформа - форма». Два четверостишия подряд заканчиваются одинаково: «поди-ка». После Маяковского, Пастернака, Асеева и в одно время с Евтушенко и Вознесенским - это выглядело почти вызывающе старомодно, небрежно!

Однако встречаются во «Втором Теркине» рифмы куда более изощренные либо «приблизительные»: «в музее - мамзели», «рассеян - музеям», «бездна - без места», «у них - поник», «речь - режь», «тепло - метро», «дегустатор - остаток», «поездам - комендант», «оформляйся - хозяйство», «покаюсь - покамест», «повинен - споловинил», «сам - писал».

Проще всего было бы сказать, что Маяковский с Евтушенко все же оказали влияние на Твардовского. Но я склонен думать, что дело не в новаторстве, а в фольклорных корнях поэмы. Стихи тяготеют к русской частушке, которая как бы не обращает внимания на рифму, та «выскакивает» как бы сама собой, иногда лежит на самой поверхности, а иногда она очень даже затейлива.

Вернемся к Миколе Бажану. Каких же верных подручных воспитала Коммунистическая партия из художников слова, если один поэт мог требовать от другого поэта убить свое прекрасное творение только потому, что Власть сочла его порочным! Летом 1963 года свою антисоветскую поэму Твардовский читает в присутствии тогдашнего коммуниста номер один, на его встрече с членами Европейского сообщества литераторов. Вот как описывает тот же Аджубей реакцию аудитории: «Михаил Шолохов, Леонид Леонов, Алексей Сурков, Борис Полевой, Микола Бажан, Леонид Соболев, Георгий Марков, Александр Прокофьев, Александр Чаковский, Константин Воронков то хохотали в голос, то, это было видно по лицам, глазам, по ощутимой на слух тишине, переносились в далекие дали вслед за мыслями автора и жили сказкой, и жили с Теркиным».

Значит, Алексей Сурков с Миколой Бажаном, как и все прочие, в 1963 году хохочут в голос, переносятся в дали и живут сказкой, - которую девятью годами раньше считали идейно вредной, глубоко порочной, подлежащей уничтожению.

Истинно большевистская принципиальность!

Еще любопытное из предисловия Аджубея: «Мне запомнилось особенно, как слушал Михаил Александрович Шолохов. Я, естественно, не могу предварять его мнение о поэме, но слушал он очень красиво, по-своему. Так и казалось, что он судит-рядит с Теркиным о его необычном путешествии, посмеивается вместе с ним и с хитроватой дальнозоркой повадкой, по-писательски, для себя, оживляет картины поэмы.»

Шолохов (как и Федин) был членом редколлегии «Нового мира». Если Вадим Кожевников, Анатолий Софронов и Алексей Сурков читали «Второго Теркина» еще в 1954 году, то два живых классика, скорее всего, тоже читали. Что же мешало корифеям, которые так красиво слушали, замолвить словечко в защиту поэмы? Им-то чего было бояться? Значит, чего-то все-таки боялись? А может быть, за период 1954-1963 гг. у корифеев коренным образом изменились литературные вкусы? Такое случается и с живыми классиками…

Какой же медведь в лесу сдох, что писатели позволяют себе в голос хохотать над Теркиным, которого так по-партийному откровенно, остро и нелицеприятно критиковали? А главное, почему тот же самый Первый секретарь Хрущев, который столько лет поэму гнобил, вдруг разрешил ее печатать? И не как-нибудь потихоньку, в скромном литературном журнале, а в массовой газете?

Рискнем предположить, что Хрущев решился на этот шаг от растерянности. 1963 год: остались уже позади годы триумфов и всенародной любви, позади Карибский кризис, расстрел рабочих в Новочеркасске, страшный неурожай и начало позорных закупок зерна у Америки. Давно ли партия торжественно провозгласила: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», но все яснее становится: народ в очередной раз надули. Хрущев не знает, что над его головой сгущаются тучи и что против него зреет заговор, но что-то такое смутно чувствует. И не может выбрать правильную линию: пришла ли пора закручивать гайки либо, напротив, продолжать их откручивать.

Публикация «Теркина на том свете» должна была потрафить тем, кто уговаривал ослабить вожжи, слегка отпустить поводок.

К тому времени «кукурузник» успел многим поднадоесть, и от разоблачений культа личности значительная часть общественности устала. Я помню, что некоторые читатели-партийцы открыто выражали раздражение по поводу фильмов и книг о сталинских репрессиях, о страшных военных поражениях, о нищете послевоенных колхозов, о коварном Берии и беспощадном Жукове:

Сколько можно лягать и топтать Сталина?! Никита развенчал его культ, чтобы из его обломков соорудить культ самого себя…

Поэма Твардовского не могла рассчитывать на эффект запретного плода. Когда было разрешено говорить о Сталине осторожно-одобрительно, а затем и всё более восторженно, - именно это воспринималось как восстановление справедливости, а прежний запрет на упоминание этих имен в положительном контексте - как нелепый и возмутительный хрущевский произвол («волюнтаризм»).

Появиться перед читателями вовремя - для сатирического произведения это важнее, чем для лирики и эпоса. Если сатира «преждевременна», т.е. пророчески указывает на опасность, которую общество еще не осознало или недооценивает, читатели ее просто не поймут: он, мол, пугает, а нам не страшно!» А вот если книга, по не зависящим от автора причинам, опоздала... Если она нападает на (полу)мертвого врага, обличает ту разновидность зла, на которой отточили перья многие сатирики...

У Владимира Солоухина есть такое сравнение. Представьте себе, что у русской дружины, отражавшей нападение Батыя, оказался один-единственный пулемет. Ход битвы - да что там, ход истории мог бы оказаться совсем иным! А такой же пулемет в Первую мировую войну - всего лишь еще один пулемет.

Появись «Теркин на том свете» перед читателем году в 1954-м, 1955-м… Общественное потрясение могло быть таким же, как от «Одного дня Ивана Денисовича» несколько лет спустя. «Новый Теркин» вызывал некоторый скептицизм, некоторое недоверие уже одним тем, что был высочайше одобрен. Мандельштам говорил, что если литературу начинают делить на разрешенную и неразрешенную, то вся разрешенная окажется мерзостью. Мы, смена шестидесятников, этого изречения не знали, зато знали: то, что ругают в газете «Правда», есть вещь, по меньшей мере, интересная, а то, что в газете «Правда» взахлеб хвалят, - скорее всего, дрянь.

Сразу же после публикации РАЗРЕШЕННОЙ поэмы появились восторженные отклики, затем радио- и телеспектакли, инсценировки для театра (очень хвалили постановку Плучека в Театре Сатиры с Папановым-Теркиным). Просвещенной публике стало ясно: Твардовского «внедряют» и «насаждают». Этого было достаточно, чтобы самые-самые просвещенные читатели заподозрили в поэме тот самый мертвый, казенный душок, который был Твардовскому так ненавистен.

И Хрущев, и большинство читателей воспринимали поэму в плане политической конъюнктуры, как элемент борьбы «кремлевских либералов» с «наследниками Сталина» - той частью партийной верхушки, которая находилась в глухой оппозиции к Никите, с его «реорганизаторским зудом».

Антисталинская направленность «Теркина» была очевидной. Твардовский едко высмеивает заветное предание о необыкновенной любви к Нему, Величайшему Стратегу, советских воинов:

«С чьим ты именем, солдат,

Пал на поле боя.

Сам не помнишь? Так печать

Донесет до внуков,

Что ты должен был кричать,

Встав с гранатой. Ну-ка?

Без печати нам с тобой

Знато-перезнато,

Что в бою - на то он бой -

Лишних слов не надо.

Что вступают там в права

И бывают кстати

Больше прочих те слова,

Что не для печати...»

Сталинщина - и это поклонникам Генералиссимуса должно было казаться особенно оскорбительным, просто кощунственным - Твардовский отождествляет с мертвечиной, а сам Вождь еще при жизни стал покойником:

«Для живых родной отец,

И закон, и знамя,

Он и с нами, как мертвец,-

С ними он и с нами.

Устроитель всех судеб,

Тою же порою

Он в Кремле при жизни склеп

Сам себе устроил.

Невдомек еще тебе,

Что живыми правит,

Но давно уж сам себе

Памятники ставит...»

По замечанию Георгия Сатарова, любой серьезный текст богаче замысла его автора. Автор хотел вдрызг высмеять сталинскую мертвечину, но читатель мог сделать вывод, что эта мертвечина, как говорится, живее всех живых и прекрасно себя чувствует и после всех разоблачений культа личности и «восстановления ленинских норм». Бюрократическая вертикаль, всевидящие Органы и Особые отделы, цензура, секретность, доносительство (чаще анонимное), вмешательство в личную жизнь, начетничество - эти и подобные прелести «того света» никуда не делись и при Хрущеве, и Брежневе, и при Андропове. Развитой, он же зрелый, он же реальный социализм оставался в самых существенных чертах таким же, каким был в «период культа личности».

Мало изменился и набор мертвых, казенных фраз.

Бунин с восторгом говорил о «Книге про бойца»: в ней ни единого фальшивого, готового, т.е. литературно-пошлого слова. Во «Втором Теркине» полным-полно готовых, фальшивых слов, газетных штампов, которые постоянно обыгрываются и пародируются:

«Помимо как от бабки,

Он (дед Теркина - А.Х. ) взысканий не имел.

Не был дед передовой.

И отмечу правды ради -

Не работал над собой.

Уклонялся.

И постольку

Близ восьмидесяти лет

Он не рос уже нисколько,

Укорачивался дед...»

Генерал-покойник, комендант того света, трижды обращается к Теркину со словом «брат», мертвецы на первой заставе - дважды, сотрудник Стола проверки - один раз. Зато девять раз «брат», «братец» звучит в диалоге Василия с фронтовым товарищем.

Почти так же часто и герои, и автор говорят «друг», «дружок», «мой друг, читатель-дока», «друг-товарищ», «друзья и братья». «Этот прием придает повествованию особенную доверительную интонацию, призванную смягчить в глазах царской цензуры остроту сатирического обличения»,- помнится, так писали мы в школьных сочинениях.

А действительно, зачем понадобились поэту все эти споры-беседы с читателем, заговорщические подмигивания ему? Почему Твардовский все время не только объясняет, защищает, оправдывает, свой текст, но и словно бы пытается жанрово его снизить («сказка», выдумка»)? Почему он то и дело просит аудиторию не судить поспешно и предвзято, искать не крамолу, а «добрым молодцам намек» и не уподобляться критику-начетчику? Почему постоянно оглядывается на этого критика, заранее полемизирует с ним, предвосхищая обвинения, парируя его предполагаемые нападки?

Когда Твардовского напрямую спрашивали, что он хотел сказать своим произведением, он отвечал: "это суд народа над бюрократией и аппаратчиной". Себе поэт, наверное, отводил роль обвинителя, но в этом качестве чувствовал себя не слишком уверенно.

Предполагаемый критик настоятельно советует автору руководствоваться духом последних указаний - это, мол, лучшая гарантия от возможных неприятностей.

«…- Ведь и дух бывает разный -

То ли мертвый, то ль живой.

За свои слова в ответе

Я недаром на посту:

Мертвый дух на этом свете

Различаю за версту».

Кто дает «последние указания»? Партия, советскому читателю это было абсолютно ясно. Значит, по мнению поэта, партийные указания могут содержать мертвый дух? Предположение чудовищное! За публичное его высказывание очень легко было попасть во враги-антисоветчики! (Вспомним отзыв В.Кожевникова).

Но Твардовский, конечно, ни в коей мере не был врагом. Просто его взгляды на живое и мертвое не совпадали с взглядами начальства.

На том свете Теркин встречается с погибшим фронтовым дружком. Тот подробно рассказывает нашему герою об устройстве преисподней. Вдруг раздается сигнал тревоги: обнаружен живой человек! Кромешные Органы должны его разыскать, схватить, запереть и - «довести до кондиции».

Верный спутник с извинениями объясняет:

«— … по-дружески, любя,

Теркин, будь уверен —

Я дурного для тебя

Делать не намерен.

Но о том, что хочешь жить,

Дружба, знаешь, дружбой,

Я обязан доложить...

— Ясно...

— ...куда нужно».

Эпоху характеризует не столько готовность вполне положительного, казалось бы, человека «заложить» любимого друга, сколько реакция на это Василия Тёркина, то есть народа. Теркин доносчика не одобряет, не оправдывает, но - понимает. Принимает его резоны. Не удивляется, не взывает к совести, не пытается пристыдить.

Доносительство стало бытовым, привычным явлением, привычным, в порядке вещей.

На том свете ведется выявление дураков, особо упрямых и не желающих уйти в отставку - «Тех, как водится, в цензуру - / На повышенный оклад. / А уж с этой работенки / Дальше некуда спешить...»

Казалось бы, никакой крамолы в этих строчках нет: действие поэмы происходит во время войны, существование военной цензуры не скрывалось, все письма проходили проверку. Работа цензора не считалось особо сложной, бывало, на этой должности оказывались вчерашние школьницы, так что для офицера быть брошенным на цензуру означало не венец, а конец карьеры.

Но в шестидесятые мирные годы прошлого века - какая могла быть цензура? В самой демократичной в мире Советской Конституции провозглашалась свобода слова, и ни малейшей необходимости в цензуре не было, ибо в стране царили политическая сплоченность и полное единомыслие.

Итак, цензуры в период развернутого строительства коммунизма не было и быть не могло, как не было и не могло быть политзаключенных, организованной преступности, инфляции, наркомании. Цензуры не было, а было Управление по охране государственных тайн в печати. Правда, работников этой организации все равно называли цензорами - и те не обижались.

Наши идеологические противники твердили про злобствующую коммунистическую цензуру, но все советские лидеры от Хрущева до Горбачева ее существование энергично отрицали.

А.Т.Твардовский - поэт-коммунист, депутат Верховного Совета СССР допустил политическую бестактность. Ведь кое-кто мог понять его слова о цензуре неправильно и отнести их не к военным годам, а к тогдашним, «оттепельным».

И как только эти строчки пропустила цензура?

Очень зло описывает Твардовский типичного представителя «правящих кругов» - тупого и трусливого редактора:

«…Над редакторским столом -

Надпись: "Гробгазета".

За столом - не сам, так зам,-

Нам не все равно ли,-

Я вас слушаю,- сказал,

Морщась, как от боли».

Недовольная гримаса человека за редакторским столом должна свидетельствовать о его равнодушии, презрении, пренебрежении к простым людям. Хотя это может быть вполне нормальной реакцией человека, которого оторвали от любимого занятия.

«Разрез не тот, мелковато взято»,- самые обычные слова журналиста, читающего редакционную почту. Тому, кто обращается в редакцию, кажется, что важнее его проблемы ничего на свете нет, и газета обязана его письмо напечатать, но работник редакции выступает как представитель аудитории, которой будет элементарно скучно читать жалобы на бытовые неурядицы (а в данном случае речь идет именно о бытовых неурядицах).

В советское время редакции, как официальные учреждения, обязаны были отвечать на каждое «обращение трудящихся», в том числе письма явно нездоровых психически людей. Сколько сил и времени уходило на чтение, обработку, проверку совершенно ненужных газете, неинтересных, «мелковатых» писем!

Так не слишком ли суров поэт к своему, не побоюсь этого слова, коллеге?

Вспомним, что Твардовский сам был редактором. Ему не приходилось кропотливо править чужие полуграмотные тексты, но его ближайшие сотрудники делали как раз то, что описано так издевательски:

«То убавит, то прибавит,

То свое словечко вставит,

То чужое зачеркнет.

То его отметит птичкой,

Сам себе и Глав и Лит,

То возьмет его в кавычки,

То опять же оголит».

(Это же самая обычная редакторская работа!)

«Вот притих, уставясь тупо,

Рот разинут, взгляд потух.

Вдруг навел на строчки лупу,

Избоченясь, как петух.

И последнюю проверку

Применяя, тот же лист

Он читает снизу кверху,

А не только сверху вниз».

Между прочим, редакторы брались не с улицы, и далеко не все были невежественными партийными выдвиженцами: в редакциях работали в основном люди пишущие. Они правили - но и их правили. В том был и ужас, что поэт-мученик, вынужденный принимать к исполнению начальственные замечания, иногда непосредственно совпадал с редактором - палачом чужих текстов... Корректоры, литсотрудники, ответсекретари и редактора читали гранки с лупой, снизу вверх и справа налево - не потому, что были глупы и трусливы: ошибка могла обернуться не увольнением, не запретом на профессию, а - концлагерем.

Сколько же раздражения на редакторов накопилось у Твардовского! По-человечески его ненависть к этой породе очень понятна.

Загробный мир, каким его описывает Твардовский, отличается отсутствием цели и смысла. Полным ходом работает какая-то бюрократическая машина, а зачем, для чего - неизвестно. Неизвестно для чего Органы и Отделы оформляют личные дела прибывающих, а врачи проверяют состояние здоровья мертвецов, неизвестно для чего читают доклады доктора прахнаук, неизвестно для кого издается «Загробгазета». Душ здесь - безводный, оклад - условный. Впрочем, почти такими же условными были трудодни в колхозной деревне, да и многое в Стране Советов было условным либо бессмысленным.

Неизвестно для чего в анкетах пункты «были ли плену, в окружении, на временно оккупированной территории» сохранялись чуть ли не до конца восьмидесятых годов.

Неизвестно для чего на торжественных слетах и собраниях избирался почетный президиум в составе Политического Бюро Центрального Комитета КПСС и одни трудящиеся принимали обращения к другим трудящимся с призывом трудиться еще самоотверженнее.

Неизвестно для чего миллионными тиражами издавались книги и брошюры, которые заведомо не могли найти читателя, зато Агату Кристи или братьев Стругацких можно было «достать» лишь по блату, а для того чтобы подписаться на популярный журнал, надо было подписаться на журнал непопулярный - какой-нибудь «Блокнот агитатора».

Того хлеще: танки и пушки выпускались в огромных количествах не потому, что это было нужно для поддержания обороноспособности страны, а - чтобы загрузить производственные мощности, коль скоро они уже созданы, и не допустить безработицы.

Теркин спрашивает своего экскурсовода:

«- А какая здесь работа,

Чем он занят, наш тот свет?

То ли, се ли - должен кто-то

Делать что-то?

То-то - нет.

В том-то вся и закавыка

И особый наш уклад,

Что от мала до велика

Все у нас руководят.

Как же так - без производства,

Возражает новичок,-

Чтобы только руководство?

Нет, не только. И учет.

В том-то, брат, и суть вопроса,

Что темна для простаков:

Тут ни пашни, ни покоса,

Ни заводов, ни станков.

Нам бы это все мешало -

Уголь, сталь, зерно, стада...»

Суть бюрократической системы передана очень точно: жизнь мешает правильному документообороту. Когда пишущий эти строки трудился в одном Учреждении, он тоже испытывал некий шок от вторжения сырой и грубой действительности в планомерную подготовку справок, докладов, аналитических записок и проч. Если бы непосредственная реальность, с ее пашнями, покосами, прокатными станами, жалобами трудящихся, вдруг исчезла бы совсем, а остались только наше Учреждение, Вышестоящий Орган и учреждения на местах, мои коллеги вздохнули бы с огромным облегчением.

Обратим внимание на двусмысленность упоминания о «руководстве и учете».

«Социализм - это учет», - говорил Ленин. Судя по некоторым его запискам к товарищам, он был убежденный поклонник экономической статистики. Этим он был похож на другого поборника глобального учета всего и вся - короля Прусского Фридриха II Великого, который тоже желал знать, сколько квадратных футов тканей изготовляют на каждой фабрике и какую прибыль дает каждая мастерская.

Глубокий смысл заключен в строчке: «Все у нас руководят». Сталинские чистки аппарата и хрущевские непрерывные нововведения и реорганизации сопровождались мощными движениями кадров, обновлением руководящей касты - социальные лифты работали вовсю. Уже в двадцатые годы бытописатели с удивлением отмечали, как охотно рабочие и крестьяне меняют свои славные станки и сохи на пошлые канцелярские столы. С гордостью говорилось, что в той или иной форме участие в управлении производством принимает каждый второй трудящийся (может быть, каждый третий, сегодня не припомню точно). Другими словами, у большинства молодых людей, при наличии: а) желания, б) соответствующей жилки, некоторых способностей и минимального культурно-образовательного уровня, в) готовности ревностно исполнять начальственные указания, г) хорошей анкеты,- имели шанс сделать карьеру. Это обстоятельство отчасти объясняет, почему режим опирался на поддержку значительной части народных масс.

"Все у нас руководят" - это идеал тоталитарного государства. Все руководят - значит, каждый на своем месте не просто исполняет волю Высшего Руководства, но и ощущает свою причастность и несет свою долю ответственности.

Фронтовой друг Василия Теркина совсем не хочет вернуться в мир живых: на том свете он у начальства на виду, успешно делает карьеру, а «наверху» - кому нужны его загробный стаж и опыт?

В гениальном стихотворении Твардовского «Я погиб подо Ржевом» солдат и после смерти тревожится за судьбу Родины, хочет знать обстановку на фронтах.

В том загробном мире, куда попал Василий Теркин, никто не интересуется происходящим там, наверху. О наступлении узнают по тому, что гораздо больше начинает приходить эшелонов с «пополнением». «Тот свет» самодостаточен, сам на себя замкнут, его обитателям соседний буржуазный загробный мир интереснее мира живых.

Беглый, но точный штрих: «загробактиву» по особым пропускам разрешается смотреть в стереотрубу, «До какого разложенья / Докатился их тот свет».

Как известно, идеологически проверенным, надежным кадрам разрешалось смотреть «Сладкую жизнь» Феллини и читать не в обрывочном пересказе, а полностью, как там Рейган с Бжезинским поливают реальный социализм, а то и поездить по заграницам, воочию увидеть гниющий Запад.

Существование двух потусторонних миров, коммунистического и буржуазного (их мирное сосуществование), может показаться дикостью только молодым читателям. Нам, выросшим при советской власти, было очень естественно думать, что между нашим Новым миром и миром капитализма нет ничего общего. «У них» всё не так, как у нас - и учреждения, и нравы, и музыка, и, очень может быть, законы физики и геометрии. И вместо звезд на небе помещаются маленькие свастики или символы доллара. Если радиоволны, несущие вражеские голоса, натыкаются на непроницаемый щит с нашей стороны, отчего же не быть четкой границе между двумя загробными мирами, и граница этой, само собой, должна быть на замке.

«Лучший и передовой», «Научно обоснованный», «Тут - наука, там - дурман...», «Там у них устои шатки - / Здесь фундамент нерушим», «Тут - колонна, там - толпа»,- люди старшего поколения прекрасно помнят эти дежурные определения и противопоставления. «Два мира - два Шапиро»… Терминология самая привычная, нелепо только ее приложение к объекту - потустороннему миру.

При сопоставлении «нашей» преисподней с капиталистической невольно возникает чудовищная мысль: «их» тот свет веселее, интереснее и, как бы сказать, живее «нашего»: там у них свежесть струй в райских парках (правда, есть и адский чад) и даже пикантные мамзели. В «нашем» же аду - это бросается в глаза - совсем нет женского духа. Одни мужчины. А это значит, что нет любви, семьи, уюта, детей, нежности - всего того, что связывается с женским началом. То есть понятно, что личной жизни ТАМ быть не может, но должны же остаться следы, воспоминания, тени?

«Социалистическая» преисподняя мертва и не то, чтобы прямо враждебна всему живому, но находится с ним в противоречии. Как непосредственная действительность противоречит схеме, дух - букве, приватное - казенному, стабильное - изменчивому, система фраз - непостижимой душе человеческой.

«Не спеши с догадкой плоской,

Точно критик-грамотей,

Недозволенных идей.

(…)

Не ищи везде подвоха,

Не пугай из-за куста.

Отвыкай. Не та эпоха -

Хочешь, нет ли, а не та!»

О, прекрасная уверенность поэта в том, что эпоха раздувания страстей, охоты на недозволенные идеи, поиска подвоха - осталась в прошлом и никогда не вернется.

Напомню, всего за пять лет до первой публикации «Теркина на том свете» травили и затравили Пастернака, через несколько месяцев, в марте 1964 г., будет осужден за тунеядство Иосиф Бродский, а менее чем через три года, в феврале 1966 г., прозвучит приговор Синявскому и Даниэлю. Наивность, не противоречащая образу Твардовского-мудреца и провидца, а как-то дополняющая этот образ.

Обратите внимание: Твардовский не против борьбы с недозволенными идеями, не против деления идей на дозволенные и недозволенные. Он как честный коммунист возмущен тем, что его могут заподозрить в тайном желании потрясать основы.

Когда Хрущева сняли, сразу исчезли все спектакли по «Новому Теркину», поэма перестала упоминаться в печати. Взрывчатый потенциал поэмы Твардовского был оценен правильно. Брежневу и его сподвижникам совсем не надо было сокрушать миф о Сталине, они объективно были заинтересованы в реабилитации Вождя народов. На ближайшем съезде партии было сказано вполне четко: не позволим смаковать трагические страницы нашей истории.

Власть была не так глупа, чтобы изымать из массовых библиотек газету с «Теркиным на том свете» за соответствующее число и брошюрку издательства «Советский писатель» (тираж 150 тыс. экз., цена 11 коп.). Власть рассудила правильно: не надо запрещать «Теркина», не надо ажиотажа травли, только подогревающего интерес. Достаточно не упоминать - и интерес сам собой пропадет.

И действительно… Расспросив знакомых, я убедился в том, что продолжение «Теркина» читали только те, кому сейчас хорошо за шестьдесят (поэтому я и цитирую поэму чаще и подробнее, чем если бы она была «на слуху»).

Думаю, куда более счастливой оказалась бы судьба «Второго Теркина», если бы он так и оставалась под запретом и вышел к читателю спустя еще четверть века - в перестройку, в годы жадного, лихорадочного чтения. Тогда он наверняка стал бы такой же сенсацией или даже потрясением, как «Жизнь и судьба», «Реквием» и «По праву памяти».

Мне хотелось напомнить об этом великом произведении великого русского поэта, которое к сегодняшнему дню, увы, основательно подзабыто, хотя достойно бессмертия.

Наверное, не будет преувеличением сказать, что памфлет Твардовского бьет по всем видам тоталитаризма как мира упрощения, схемы, классификации, расстановки по ранжиру, мира, где «четкость линий и дистанций, интервалов чистота» - по тому, что Эрих Фромм называл проявлением некрофилии, в противоположность биофилии - жизнелюбию.

А Вася Теркин - прежде всего жизнелюб: «Там, где жизнь, ему привольно…»

________________________

Хавчин Александр Викторович

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

КЕМЕРОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИНСТИТУТ КУЛЬТУРЫ И ИСКУССТВ

Концепция мира и человека в поэме А. Твардовского «Теркин на том свете»

КЕМЕРОВО-2009

Введение

Заключение

Введение

Странная судьба постигла самую странную, предпоследнюю поэму А. Т. Твардовского «Теркин на том свете», последнюю, которую поэт увидел в печати. Появившись в августовском номере редактируемого им журнала «Новый мир» за 1963 год, поэма имела огромный успех у читателей, однако в критике отношение к ней оказалось чрезвычайно противоречивым.

Самые восторженные отзывы чередовались с непримиримо-разносными. Объяснение можно было найти не в литературных симпатиях и антипатиях, а в политическом развитии нашего общества. Сегодня легко увидеть, что выход поэмы словно бы открывал последний год хрущевской «оттепели», ибо в октябре 1964 года «дворцовый переворот» в партийном руководстве покончил и с правлением Хрущева, и с разоблачениями «культа личности».

Начался так называемый «застой», а вместе с ним и период многолетнего замалчивания «Теркина на том свете» (не говоря уж о последней поэме А.Т. Твардовского «По праву памяти», которая смогла увидеть свет лишь после смерти поэта, в 1987 году). Даже в большом «Советском энциклопедическом словаре» 1983 года не было еще ни строчки о знаменитом «сошествии во ад» знаменитого Василия Теркина, словно и не писал этого Твардовский, словно и не читала страна, не схлестывались мнения критиков.

Да что говорить о далеком прошлом, когда даже в августе 1993 года никто и не вспомнил о том, что прошло ровно 30 лет со дня первой публикации «загробной песни» Твардовского. Что ж, как говорится, лучше поздно, чем никогда -- вспомним поэму сегодня и подумаем над ней. Если сегодня не один Вася Теркин, а вся страна переживает «сошествие во ад», то, во всяком случае, это два совершенно разных ада: наш -- демократический, а тот -- тоталитарный. Говоря так, мы определяем лишь социальную «малую родину» поэмы, тот реальный общественно-культурный контекст, в котором, как в материнской утробе, замысел воплотился в произведение.

Однако для любого великого произведения, кроме настоящего, важно и свое прошлое -- отечественные, национальные и мировые литературные источники, традиция. У этого великого произведения есть и свое будущее, поскольку собственный заряд вечности обеспечивает непреходящий интерес к нему.

1. Концепция мира в поэме А. Твардовского «Теркин на том свете»

Сопоставляя мир, из коего убыл, с миром, в который прибыл, Теркин делает свой выбор:

Кто в иную пору прибыл,

Тот как хочешь, а по мне --

Был бы только этот выбор,

Я б остался на войне А.Т. Твардовский. Поэмы. М., Книжная палата, 1988, с. 264-313. .

Размышляя о фантастическом мире поэмы, нельзя не вспомнить и глубокое замечание поэта из автобиографии: «Условность, хотя бы фантастического сюжета, преувеличения и смещения деталей живого мира в художественном произведении перестали мне казаться... противоречащими реализму изображения». Иначе говоря, рисуя «тот свет», поэт думал об «этом свете».

Изначальная склонность Твардовского к условности была и своеобразным развитием традиции русской поэзии XIX века, и продуктом цензурных условий советского периода. Работа над поэмой началась почти сразу после смерти Сталина, когда столь критический подход был совсем еще не для печати, поэтому Твардовский, естественно, искал подходящий для поэмы «эзопов язык». Для прямого потомка смоленских крестьян органичным оказался язык христианских представлений. Хотя, возможно, поэт, напротив, шел от этих представлений, давших ему и символ, и стимул. О форме и содержании поэмы автор высказался во вступительном обращении к своему будущему критику:

Суть не в том, что рай ли с адом,

Черт ли, дьявол -- все равно:

Пушки к бою едут задом, --

Это сказано давноА.Т. Твардовский. Поэмы. М., Книжная палата, 1988, с. 264-313. .

Справедливо заметил один из первых рецензентов поэмы: у Твардовского пушки к бою едут задом, но едут они к бою. Загробный мир под пером поэта стал зеркальным отражением мира реального и обвинительным приговором «диктатуре пролетариата», к тому же издевательски сопоставленной с режимом буржуазным:

Что ж, вопрос весьма обширен.

Вот что главное усвой:

Наш тот свет в загробном мире --

Лучший и передовой.

Такой «беспредел» художнической дерзости, воистину тотальный характер сатирического обобщения заранее обрекал поэму (и поэт предвидел это!) на возмущенные отклики официозной, охранительной литературной критики 60-х годов.

Сами себя критики этого сорта гордо именовали «партийными», хотя на деле были выразителями идеологии и интересов тогдашнего господствующего класса -- номенклатуры, не собиравшейся сдавать свои позиции. Сатирическая поэма срывала маску с Системы номенклатурной, называвшей себя «социалистической». Один из видных представителей «партийной критики» писал: «Режим... высмеивается, а то и рисуется красками прямо-таки зловещими»Марк Щеголов. Литературно-критические статьи. Из дневников и писем. "Советский писатель". М.1975. //Новый Мир. № 6. С. 243-248. .

Учитывая всенародную популярность Твардовского, охранительная критика поостереглась обвинить поэта в антисоветчине, постаралась преуменьшить значение поэмы, раздробив целостный сатирический образ на отдельные мелкие критики тех или иных отдельных недостатков, мешающих строительству коммунизма, которое якобы идет полным ходом. Возражая этой лицемерной критике «справа» и одновременно стремясь прежде всего защитить поэта, «левые» критики того времени, к сожалению, тоже вынуждены были утверждать, будто сатира Твардовского направлена против отдельных явлений и притом ставших уже преодоленным прошлым.

Утверждение о прошлом, об эпохе «культа личности» как об уже «отмененной», желание убедить, будто «преисподняя -- это мир отжившего...» противоречат пафосу поэмы, ее хотя и фантастическому, но высшей пробы реализму. Сатира Твардовского потому и била и в прошлое, и в настоящее, что замысел поэта состоял не в критике отдельных «язв на здоровом теле общественного организма», а в отрицании «организма», Системы, которая в 60-х годах, потеряв клыки и резцы, по сути осталась тоталитарной.

И эта Система никак не хотела «отменяться» и «отживать». И даже совсем наоборот: все более усиливался тогда «культ личности» главного разоблачителя «культа личности» -- культ Н.С. Хрущева. Не случайно же год спустя, снимая Хрущева, Политбюро указало на стремление генсека к личной власти и самовосхвалению. Разве такой поворот нельзя было предвидеть?Нестареющая правда: (Заметки о поэме А. Твардовского "Теркин на том свете")//Живая память поколений: Сборник статей. М.: Худ. лит, 2005. С. 136-153.

Вспомним поэму:

Заседает на том свете

Преисподнее бюро. ...

Вот с величьем натуральным

Над бумагами склонясь,

Видно, делом персональным

Занялися-- то-то сласть.

Тут ни шутки, ни улыбки --

Мнимой скорби общий тон.

Признает мертвец ошибки

И, конечно, врет при том.

Врет не просто скуки ради,

Ходит краем, зная край...

Сегодня, читая поэму, мы невольно смеемся даже в тех местах, где поэт и не думал смеяться, потому что некоторые его картинки очень похожи на сцены теперешней жизни, ну хотя бы на то, как власти демонстративно стоят при свечке, хоть и без креста.

Возмущенный тем, что и в загробном мире нет спасения от бюрократической волокиты, Теркин дерзит местному начальству, а затем, уже в полном отчаянии, спрашивает генерал-покойника, а нельзя ли

Ну, хотя бы сократить

Данную Систему?

Поубавить бы чуток,

Без беды при этом...

Ничего нельзя, дружок.

Пробовали. Где там!

В последних словах чувствуется горечь самого Твардовского, понимавшего, что Система устояла, отбив первый «оттепельный» натиск изнутри, как сумела она отбить перед этим и натиск извне. С той, понятно, разницей, что внешнего врага Система отбивала вместе с народом, а теперь стояла против народа, защищая свои привилегии.

Пока элита созерцает через стереотрубу «свежесть струй и адский чад», Теркин на фронте через ту же стереотрубу видел только «край передний» и «в дыму разрывов бой». Когда же «дым разрывов» рассеялся, раненый Теркин то ли в бреду, то ли во сне, но со всей ясностью увидел ту Систему, с которой ужиться не может. Однако трагического «внезапного прозрения» героя в поэме не произошло: ведь на том свете он увидел все то, что ему знакомо по жизни на этом свете "Реальная критика" вчера и сегодня // Новый мир. 1987. № 6. С. 222-239. .

Критикам 60-х годов тоже казалось, что в странной поэме Твардовского им все знакомо и по сути все понятно, остается только определить свое отношение. Но они упустили свой шанс на «внезапное прозрение», не увидев в поэме нечто, им совсем или почти совсем неизвестное. Если верно, что мы не можем увидеть глазом того, чего не знает ум, тогда понятно, почему критики, как «правые», так и «левые», будучи коммунистами своего времени, увидели в поэме то, чего в ней не было, -- «ветер ленинской правды», и не увидели, не почувствовали пронизывающего ее христианского пафоса. Тот «ветер» в те годы означал новое наступление на Православие, разрушение и закрытие церквей по всей Руси великой. Разве в такой ситуации можно было ожидать от писателя - коммуниста христианской поэмы? Это кажется невероятным: главный редактор журнала, лауреат Сталинских премий, кандидат в члены ЦК КПСС, то есть свой человек в атеистическом государстве -- и вдруг православная по сути поэма?!

Да, православная, но не вдруг, а потому, что Твардовский вышел из деревни, из русской крестьянской семьи, родился и вырос еще тогда, когда не было ни Октябрьской революции, ни даже «лампочки Ильича», а был один свет в окошке -- свет веры Христовой. Конечно, Твардовский поверил в новую жизнь и даже вступил в партию, но не будем забывать и того, что митрополит Сергий первым выступил с призывом к народу встать на защиту Отечества -- сразу после вероломного нападения фашистов 22 июня 1941 годаПриобщая к опыту опыт: Твардовский: Этапы духовного пути //Лит. обозрение. 1996. № 6. С. 52-54. .

Не забудем, что церковь обратилась к своим прихожанам с призывом жертвовать на строительство военной техники для Красной Армии. Не забудем и такого важного исторического события, какое случилось в 1943 году, когда Сталин пригласил к себе иерархов Русской церкви, после чего все оставшиеся в живых иерархи были освобождены, была восстановлена Духовная академия и, наконец, главное: было восстановлено Патриаршество.

Нет сомнений в том, что все это не прошло мимо крестьянского сына и наследника крестьянской поэзии России Александра Твардовского.

2. Концепция человека в поэме А. Твардовского «Теркин на том свете»

Охранительная критика тонко чувствовала и, по сути, приветствовала тот факт, что «партия», то есть партноменклатура, медленно, но верно замораживает «оттепель», или, как тогда говорили, «завинчивает гайки». Однако начало все же было положено -- и парадокс в том, что зерна истины мы обнаруживаем сегодня как в «левой», так и в «правой» критике.

Более того, и та и другая нередко совпадали в разборе отдельных граней поэмы, оценке ее героя и антигероя, Василия Теркина и его бывшего фронтового друга, а ныне генерал-покойника, вошедшего в номенклатуру «того света»Нестареющая правда: (Заметки о поэме А. Твардовского "Теркин на том свете") //Живая память поколений: Сборник статей. М.: Худ. лит, 2005. С. 136-153. .

Критика «справа», опираясь на текст и сопоставляя нового Теркина с прежним, показала, что новый Теркин не способен «новыми подвигами прославить свое легендарное имя», «даже плюнуть не может на всю эту мертвечину». Рецензенты не догадывались (или делали вид, что не догадываются!), что сами живут как раз на том самом свете, который описан в поэме и который Теркин -- в отличие от своих обличителей! -- органически не приемлет.

Для друзей поэмы и поэта, напротив, было несомненным, что новый Теркин остался прежним Теркиным. Однако этот тезис невозможно подкрепить конкретным анализом и пришлось признать, что образ знакомого героя «пересоздан поэтом согласно отведенной ему в сатирическом произведении функции для контраста. Он луч света, который врывается в мрачный мир «преисподней». Разумеется, Теркин вовсе не «врывается» в загробный мир, а попадает туда против своей воли, но функциональность образа героя отмечена верно: «луч света». Можно уточнить: лампада, которая «мерцает и тлеет» пред властью тьмы загробной. И вся драма в том -- погаснет или не погаснет, доконают его в «зале ожидания» или он все же прорвется обратно к жизни, к живым.

Итак, новый Теркин -- не прежний, но замысел поэта в том и состоял, чтобы показать силу подавления человека Системой как раз через изменение всем знакомого образа героя, через невольную его деформацию, через его неодолимое стремление вернуться к самому себе. В образе Теркина пафос жизнеутверждения сплетается с пафосом отрицания окружающей его мертвечины вообще, отрицанием генерал-покойника, чей образ все критики оценили как художественно значительный и содержательный.

«Правая» критика «честно» признавала: «Это -- законченное и полное порождение «того света», человек, в котором вовсе ничего уж не осталось от прежнего и для которого вся окружающая его мертвечина -- единственно нормальный и удобный способ существования.

Условная фигура традиционного «Вергилия» постепенно обретает в поэме все более явственные черты типического характера...» Мы видим невольное признание поэтического новаторства Твардовского по отношению к дантовой фигуре проводника по аду.

В генерал-покойнике Теркин с ужасом увидел свое возможное будущее -- и не согласился с ним. В отличие от героя Данте, герой Твардовского не был «созерцателем» (как утверждала недоброжелательная к поэме критика), но и не мог быть бойцом хотя бы в силу тяжелого ранения Митин Г.А. Нет ада без надежды. О поэме А.Т. Твардовского «Теркин на том свете». М., 2007. - С. 17. .

Риск превратиться в «окончательного» мертвяка был велик, а шанс вернуться к себе, в жизнь -- ничтожен. Замечая это, охранительная критика обвиняла Твардовского в том, что он «придал всему повествованию оттенок безысходности», что его герой освобождается из загробного мира «лишь к самому концу поэмы» (а как бы состоялась поэма, если бы герой «освободился» в самом ее начале?), в том, наконец, что его новая поэма «противоречит живому направлению и сущности его таланта, оспаривает... «Книгу про бойца», -- хотя на самом деле поэма противоречила официальному оптимизму и официальному представлению об «обществе развитого социализма».

В самом деле, хотя действие в ней поддается точной хронологической датировке, само изображение «загробного мира», благодаря природе фантастической сатиры, представляет общественную Систему в тех существенных чертах, которые неизменны в период войны, послевоенного времени и периода «оттепели». Изменяется все живое, а мертвое неизменно или, как говорит поэт, «живой спешит до места, мертвый дома -- где ни есть». Живым был Теркин в своем споре со Смертью в главе «Смерть и воин» поэмы «Василий Теркин», таким он остался и в поэме «Теркин на том свете». Там -- «и, вздохнув, отстала Смерть», и здесь -- «И уже сама устала и на шаг отстала Смерть».

Прав был критик В. Орлов, писавший, что «вся поэма оборачивается боевой, гневной сатирой на тех, кто уже не на том, а на этом, на нашем свете, рядом с нами, мешает нам... бороться и строить будущее». Все верно, только вот вопрос: за какое будущее бороться, какое именно будущее строить? Тут представления тогдашних «правых» и «левых» расходились коренным образом, как это произошло и в наши дни Из наблюдений над стихом А.Твардовского // Вопросы литературы. 1990. № 6. С. 177-200. .

В 60-е годы, когда царствовала еще идеологическая цензура, различия таились в глубине, а на словах те и другие громогласно, искренне или лицемерно, провозглашали свою преданность «идеалам коммунизма». «Верхи» не хотели открывать свои козырные карты, а «низы» -- не могли, опасаясь преследований.

В результате одни скрытно накапливали в себе «гроздья гнева», вслух мечтая о новом Стеньке Разине (ярче всех это выразил Василий Шукшин), а другие не менее скрытно обогащались и развращались.

Твардовский резко заострил сатиру, придав нравственной оценке (мещанство!) четкую социальную характеристику (номенклатура!). Будучи зеркальным отражением нашего этого света, наш тот свет в поэме Твардовского свято соблюдает реальную социальную иерархию в отношении к поступающим мертвякам:

Разнобой не скрыть известный --

Тот иль этот пост и вес:

Кто с каким сюда оркестром

Был направлен или без...

Кто с профкомовской путевкой,

Кто при свечке и кресте...

Исход из непокорности в смерть -- удел пушкинского героя. Напротив, Вася Теркин ускользнул от лап Смерти. Его исход -- бегство из загробного мира в жизнь -- можно объяснить и жанром «сказки», и догмой соцреализма, но в самой поэме он определяется как «редкий случай в медицине» -- лукавое выражение мудрого, отнюдь не медицински, а исторически мыслящего поэта. Почему же «редкий случай» стал возможен? Твардовский заканчивал свое произведение совсем не в ту эпоху, в какую начал. Год 1963-й -- это не то, что год 1954-й.

Поэту посчастливилось пережить не только Сталина, но и эпоху сталинизма, перейти в эпоху «оттепели», имевшую огромное значение для России и ее творческой интеллигенции. Это был как бы выход с того света на этот, из мрака на свет.

Одним словом, у Пушкина в 1833 году уже не было причин, чтобы спасти Евгения, а у Твардовского в 1963 году уже не было причин, чтобы погубить Теркина "Реальная критика" вчера и сегодня // Новый мир. 1987. № 6. С. 222-239. .

Теркину побег из преисподней удался, и поэт предусмотрительно указал, куда удрал герой: на ту самую госпитальную койку, на которой ему, видно, и приснился этот его чудный сон, не менее страшный, чем сон Татьяны.

Но в таком случае -- это мнимое спасение, поскольку Теркин из мира зеркальных отражений вернулся в мир первообразов. В годы войны никакого другого мира у Теркина не было -- и на том, и на этом свете была одна «власть безмерная» того, о ком в поэме сказано:

Устроитель всех судеб,

Тою же порою

Он в Кремле при жизни склеп

Сам себе устроил.

Поэма Твардовского начинается с «сошествия во ад». Однако сразу и подмечено:

Ненароком на тот свет

Прибыл наш Василий.

Это означает, что герой прибыл на тот свет по недоразумению, еще не будучи «готовым» мертвецом. Человек Твардовского стоит привязанным к пограничному столбу, но делает свой выбор, рвет все путы смерти и возвращается в жизнь:

Но вела, вела солдата

Сила жизни -- наш. Ходатай

И заступник всех верней, --

Жизни бренной, небогатой

Золотым запасом дней.

«Сила жизни», пусть и «бренной, небогатой», позволяет человеку смело глядеть в лицо Смерти, но все же не избавляет от извечной мечты о бессмертии.

На драматическом пути к своей победе над Смертью Василий Теркин был и смел, и ловок, и вынослив, хотя поручни загробного порожняка рвало из рук, хотя загробные силы хватались за него мертвой хваткой, глаза закрывались от усталости, все то шло кругами, от чего кричат во сне, казалось, лютые морозы перемешались с адской жарой, казалось, будто солдат пробирается дорогой войны, где «мороз по голой коже», где «глоток воды дороже жизни, может быть, самой».

Истощение сил в борьбе со Смертью было такое, что Теркин был уже не Теркин, а лишь «дыханье одинокое в груди».

И сверх всего -- смертная тоска и смертная боль:

Боль была без утоленья

С темной тяжкою тоской.

Неисходное томленье,

Что звало принять покой...

Что же говорить о жажде жизни у Теркина, столь отчаянно, неслыханно дерзко бежавшего оттуда, куда все равно придется вернуться?

Подобные «зовы» кажутся невольными отголосками благоразумных доводов генерал-покойника, посчитавшего теркинское «Решаю жить!» бессмысленным: стоит ли дважды проделывать тот же путь?! И это -- правда, о правда Смерти, а у Теркина -- своя правда:

Срок придет, и мне травою

Где-то в мире прорасти.

Но живому -- про живое,

Друг бывалый, ты прости.

Если он не даром прожит,

Тыловой ли, фронтовой --

День мой вечности дороже,

Бесконечности любой.

Этими словами Вася Теркин, а с ним и его автор, казалось бы, вольно или невольно включаются в древнюю, как само христианство, богословскую дискуссию о ничтожестве скоротечной земной жизни человека перед лицом жизни вечной.

Но нет! О богословском ни герой, ни автор и не думали, а думали они, вместе со всеми своими современниками, о том, что ради «бесконечности любой», ради любого «светлого будущего», называйся оно хоть бы и «коммунизмом»,-- нельзя губить жизнь человека, коверкать судьбу нескольких поколений великого народа, нельзя губить Россию.

Заключение

Обнажение истины -- вот что происходит на «том свете» Твардовского и чего так не хватало нашей литературе до него.

«Можно сказать, что в последние десятилетия советская сатира не поднималась на такую высоту в идейном и художественном отношении, на какую поднял ее Твардовский, создав это произведение»,-- так оценена поэма «Теркин на том свете» в одной из статей 1965 года.

Разделяя эту оценку, хотелось бы задуматься только над тем: советская ли сатира или все же антисоветская поэма Твардовского? Вопрос не простой, но в ответе на него тоже должно произойти хотя бы некоторое обнажение истины о противоречивом литературном процессе семидесяти послеоктябрьских лет.

Фантастическая поэма Твардовского -- фантастически сложное произведение, о котором нам еще думать и думать. Может сложиться впечатление, что перед нами -- смелая, глубокая и масштабная политическая сатира.

Это, конечно, так, но Твардовский не был бы Твардовским, если бы в его поэме политика не переплеталась с философией, а в его философском размышлении центральное место всегда занимала проблема жизни и смерти. Не случайно и в «Книге про бойца» целая глава посвящена спору воина со Смертью.

Не случайно и критики, анализируя фантастическую поэму, дружно вспоминали знаменитое двустишие Маяковского: «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!» Перекличка «Юбилейного» с «Теркиным на том свете», на первый взгляд, самоочевидна, достаточно вспомнить эти афористические строки:

Не о смертном думай часе --

В нем ли главный интерес:

Смерть -- Она всегда в запасе,

Жизнь -- Она всегда в обрез.

Список использованной литературы

1. А.Т. Твардовский. Поэмы. М., Книжная палата, 1988, с. 264-313.

2. Из наблюдений над стихом А. Твардовского // Вопросы литературы. 1990. № 6. С. 177-200.

3. "Василий Теркин" и время // Твардовский А. Василий Теркин. М.: Дет. лит, 1967. С. 226-231.

4. Котов М. В мастерской стиха Твардовского. // Вопросы литературы. 2004. № 1. С. 185-188.

5. Марк Щеголов. Литературно-критические статьи. Из дневников и писем. "Советский писатель". М.1965. 440 стр. // Новый Мир. № 6. С. 243-248.

6. Митин Г.А. Нет ада без надежды. О поэме А.Т. Твардовского «Теркин на том свете». М., 2007.

7. Нестареющая правда: (Заметки о поэме А. Твардовского "Теркин на том свете") //Живая память поколений: Сборник статей. М.: Худ. лит, 2005. С. 136-153.

8. Приобщая к опыту опыт: Твардовский: Этапы духовного пути //Лит. обозрение. 1996. № 6. С. 52-54.

9. "Реальная критика" вчера и сегодня // Новый мир. 1987. № 6. С. 222-239. 10.Твардовский А.Т.. Теркин на том свете. М., 2001.

11. Три поэмы Твардовского М.: Дет. лит., 1990. С. 311-334.

Подобные документы

Первое стихотворение, написанное в детстве Твардовским. Поэма "Страна Муравия". Участие Твардовского как военного корреспондента во время советско-финской войны в газете "На страже Родины". Самое известное произведение Твардовского - "Василий Теркин".

презентация , добавлен 25.11.2011


Характеристика и роль поэмы Александра Твардовского "Василий Теркин" в годы Великой Отечественной войны. Анализ подзаголовка "Книга про бойца". Жанрово-стилевые и сюжетно-композиционные особенности произведения. Культовые личности военного поколения.

презентация , добавлен 28.03.2015


Главная философская проблема поэмы "Мертвые души" - проблема жизни и смерти в душе человека. Принцип построения образов помещиков в произведении. Соотношение жизни и смерти в образе помещицы Коробочки, степень ее близости к духовному возрождению.

реферат , добавлен 08.12.2010


Сущность литературных направлений и мировосприятия в эпоху Возрождения. Особенности понимания мира и человека с религиозной и светской точки зрения. Сюжетно-композиционное строение пьесы "Ромео и Джульетта", анализ отражения в ней идей мира и человека.

дипломная работа , добавлен 13.09.2010


Великая жизненная сила героев, сила народного характера. Шолохов и Твардовский продолжают традицию, начатую в русской литературе еще произведениями Пушкина, Гоголя, Толстого, Лескова и других писателей, в которых простой русский человек - средоточие сил

реферат , добавлен 15.06.2005


История создания поэмы. Мифопоэтика, как составляющая литературного произведения. Описание мотивов камня/воды и статуи/человека. Их характеристик в поэме. "Петербургский текст": история, структура, значение. Раскрытие образа Петербурга через него.

курсовая работа , добавлен 01.06.2015


Главный герой поэмы М.Ю. Лермонтова "Мцыри" - молодой послушник, горец. Особенности его образа жизни. Трагическая судьба мальчика и причины его смерти. Тема свободы и ее необходимости для человека, отражение данной категории в произведении Лермонтова.

сочинение , добавлен 13.12.2012


Особенности поэзии 1950-х - 1960-х годов: Ахматовой, Пастернака, Ольги Берггольц, Константина Симонова, Твардовского, Платонова, Толстого, Бека, Гроссмана, Шолохова. Лирическая проза середины века. Тема красоты мира и человека в творчестве В.А. Солоухина.

реферат , добавлен 10.01.2014


Вклад поэта и общественного деятеля А.Т. Твардовского в развитие лирики 30-х годов. Умение уловить и передать тончайшие изменения человеческого характера в поэмах и стихотворениях. Народность, доступность и художественная выразительность его сочинений.

презентация , добавлен 28.04.2011


Трагедия Родины и человека. Андрей Соколов и Василий Тёркин – образы сумевшие пройти огонь, воду и медные трубы и сохранить в себе духовность, мужество, патриотизм, любовь к родному дому, к Родине.

Параллельно с «За далью – даль» Твардовский работает над сатирической поэмой-сказкой «Теркин на том свете» (1954-1963), изобразившей «косность, бюрократизм, формализм» нашей жизни. По словам автора, «поэма «Теркин на том свете» не является продолжением «Василия Теркина», а лишь обращается к образу героя «Книги про бойца» для решения особых задач сатирико-публицистического жанра» (5, 143).
В основу произведения Твардовский положил условно-фантастический сюжет. Герой его поэмы военных лет, живой и не унывающий ни при каких обстоятельствах Василий Теркин оказывается теперь в мире мертвых, призрачном царстве теней. Подвергается осмеянию все враждебное человеку, несовместимое с живой жизнью. Вся обстановка фантастических учреждений на «том свете» подчеркивает бездушие, бесчеловечность, лицемерие и фальшь, произрастающие в условиях тоталитарного режима, административно-командной системы.

Вначале, попав в «загробное царство», очень уж напоминающее нашу земную реальность целым рядом узнаваемых бытовых деталей, Теркин вообще не различает людей. С ним разговаривают, на него смотрят казенные и безликие канцелярские, бюрократические «столы» («Учетный стол», «Стол Проверки», «Стол Медсанобработки» и пр.), лишенные даже малейшего признака участия и понимания. И в дальнейшем перед ним вереницей проходят мертвецы – «с виду как бы люди», под стать которым вся структура «загробного царства»: «Система», «Сеть», «Органы» и их производные – «Комитет по делам

Перестройки Вечной», «Преисподнее бюро», «Гробгазета» и т.п.

Перед нами возникает целый реестр мнимых, абсурдных, лишенных содержания предметов и явлений: «душ безводный», «табак без дыма», «паек загробный» («Обозначено в меню,

А в натуре нету»)... Показательны характеристики:,Кандидат потусторонних

Или доктор прах-наук», «Надпись: «Пламенный оратор» – /И мочалка изо рта». Через все это царство мертвых и бездушных солдата ведет «сила жизни». В герое Твардовского, символизирующем жизненные силы народа, попавшем в столь необычную обстановку и подвергшемся нелегким испытаниям, возобладали присущие ему живые человеческие качества, и он возвращается в этот мир, чтобы бороться за правду.

Сам Твардовский вел непримиримую борьбу с наиболее мрачным, мертвящим наследием сталинщины, с духом слепого подчинения, косности и доведенного до абсурда бюрократизма. И делал это с позиций утверждения жизни, правды, человечности, высокого нравственного идеала. В сочетании фантастического сюжета и реалистически-бытовых деталей в изображении загробного мира реализовался творческий принцип автора: «С доброй выдумкою рядом

Правда в целости жива...»

Параллельно с «За далью – даль» Твардовский работает над сатирической поэмой-сказкой «Теркин на том свете» (1954-1963), изобразившей «косность, бюрократизм, формализм» нашей жизни. По словам автора, «поэма «Теркин на том свете» не является продолжением «Василия Теркина», а лишь обращается к образу героя «Книги про бойца» для решения особых задач сатирико-публицистического жанра» (5, 143). В основу произведения Твардовский положил условно-фантастический сюжет. Герой его поэмы военных лет, живой и не унывающий ни при каких обстоятельствах Василий Теркин оказывается теперь в мире мертвых, призрачном царстве теней. Подвергается осмеянию все враждебное человеку, несовместимое с живой жизнью. Вся обстановка фантастических учреждений на «том свете» подчеркивает бездушие, бесчеловечность, лицемерие и фальшь, произрастающие в условиях тоталитарного режима, административно-командной системы. Вначале, попав в «загробное царство», очень уж напоминающее нашу земную реальность целым рядом узнаваемых бытовых деталей, Теркин вообще не различает людей. С ним разговаривают, на него смотрят казенные и безликие канцелярские, бюрократические «столы» («Учетный стол», «Стол Проверки», «Стол Медсанобработки» и пр.), лишенные даже малейшего признака участия и понимания. И в дальнейшем перед ним вереницей проходят мертвецы – «с виду как бы люди», под стать которым вся структура «загробного царства»: «Система», «Сеть», «Органы» и их производные – «Комитет по делам Перестройки Вечной», «Преисподнее бюро», «Гробгазета» и т.п. Перед нами возникает целый реестр мнимых, абсурдных, лишенных содержания предметов и явлений: «душ безводный», «табак без дыма», «паек загробный» («Обозначено в меню, А в натуре нету»)... Показательны характеристики:,Кандидат потусторонних Или доктор прах-наук», «Надпись: «Пламенный оратор» – /И мочалка изо рта». Через все это царство мертвых и бездушных солдата ведет «сила жизни». В герое Твардовского, символизирующем жизненные силы народа, попавшем в столь необычную обстановку и подвергшемся нелегким испытаниям, возобладали присущие ему живые человеческие качества, и он возвращается в этот мир, чтобы бороться за правду. Сам Твардовский вел непримиримую борьбу с наиболее мрачным, мертвящим наследием сталинщины, с духом слепого подчинения, косности и доведенного до абсурда бюрократизма. И делал это с позиций утверждения жизни, правды, человечности, высокого нравственного идеала. В сочетании фантастического сюжета и реалистически-бытовых деталей в изображении загробного мира реализовался творческий принцип автора: «С доброй выдумкою рядом Правда в целости жива...»

«Тёркин на том свете» Твардовский

«Тёркин на том свете» анализ произведения — тема, идея, жанр, сюжет, композиция, герои, проблематика и другие вопросы раскрыты в этой статье.

Сатирическая струя, ощутимая в таких главах книги «За далью — даль», как «Литературный разговор» и «Фронт и тыл» (в образе попутчика «с улыбкой мягко-министерской», рьяно доказывавшего, что именно такие, как он сам, вынесли главную тяжесть войны... в тылу), в полной мере проявилась в поэме «Теркин на том свете » (1954—1963).

Использовав известную в мировой литературе фабулу (недаром выведенный в поэме редактор-перестраховщик негодует на то, что ее автор «новым, видите ли, Дантом объявиться захотел»), Твардовский под видом «мира загробного» сатирически изобразил сложившуюся в тогдашней стране политическую обстановку и засилье бюрократизма.

Еще в «Василии Теркине» упоминалась легенда о гибели героя, который успел пошутить:

— Жаль, — сказал, — что до обеда
Я убитый, натощак.
Неизвестно, мол, ребята,
Отправляясь на тот свет,
Как там, что: без аттестата
Признают нас или нет?

Как в воду глядел! В новой поэме с него спрашивают уже не только продовольственный аттестат: как сквозь строй, должен он пройти Учетный стол, Стол проверки, Стол мед-санобработки, и всюду требуют то анкетное «авто-био», то «фотокарточки... в должных экземплярах», то даже сведения «относительно мочи и солдатской крови» («Ну как будто на курорт мне нужна путевка!» —дивится Теркин).

В поэме «с доброй выдумкою рядом правда в целости жива» — правда о зловещей бюрократической машине, существующей в действительности и стремящейся каменной стеной отгородиться от жизни, людей, их нужд. В сказке, как не раз именует автор свою поэму, реальные явления доведены до гротеска: здесь «от мала до велика все... руководят», им «ни к чему земля и небо — дайте стены с потолком». Местный «старожил» объясняет Теркину:

Тут ни пашни, ни покоса,
Ни заводов, ни станков.
Нам бы это все мешало —
Уголь, сталь, зерно, стада...

В своей критике «того света» Твардовский временами достигает чрезвычайной остроты. Тот же теркинский собеседник рассказывает о диковинном «загробном пайке»: «Обозначено в меню, а в натуре нету». — «Вроде, значит, трудодня?» — восклицает герой, замечая очевидную параллель между «сказкой» и тогдашней колхозной явью. Читатель же мог подумать здесь и о других вещах, существовавших только «в меню», на бумаге (например, свобода слова, печати, собраний, «обозначенная» в «сталинской» конституции). Знаменательны и ответ, полученный Теркиным, когда он возмутился было волокитой: «На том свете жалоб нет. Все у нас довольны», и безрезультатное обращение в «гробгазету».

Сам поэт характеризовал свою поэму как «суд народа над бюрократией и аппаратчиной». При первой попытке напечатать ее она была расценена партийным руководством как «пасквиль на советскую действительность», а Твардовский — уволен с поста главного редактора журнала. В доработанном виде «Теркин на том свете» был опубликован только в 1963 г., но с концом «оттепели» уже почти не переиздавался и не упоминался в печати.